Лех Валенса и Хенрика Кшивонос. Фото: Фейсбук Хенрики Кшивонос
В 1980 году на судоверфи имени Ленина в Гданьске был создан независимый самоуправляемый профсоюз «Солидарность». Благодаря легендарному движению Польша освободилась от коммунизма и вернула себе независимость. По случаю 35-ой годовщины создания «Солидарности» мы предлагаем вашему вниманию интервью с одной из легенд профсоюза – Хенрикой Кшивонос. 35 лет назад в Гданьске она работала водителем трамвая. 15 августа 1980 в знак протеста женщина остановила возле Оперы Гданьской свой трамвай, заблокировав таким образом движение во всей центральной части города. Ее поступок положил начало забастовке работников общественного транспорта.
Евгений Климакин: Почему Вы пошли на такой отчаянный шаг?
Хенрика Кшивонос: Не знаю. Прошло много лет, а я до сих пор однозначно не могу ответить на этот вопрос. У нас в Воеводском транспортном предприятии, в котором я работала, все время были какие-то проблемы. Наше начальство понятия не имело, как ездит трамвай, какие у нас трудности. Этих людей назначали и они были очень далеки от наших проблем. Когда мы шли на собрания, все мои сотрудники грозились обычно устроить начальству скандал, но во время встреч сидели тихо. А я не умела молчать. Я отношусь к тому типу людей, которые говорят то, что думают.
ЕК: То есть Вы им периодически давали взбучку?
ХК: Да. Я выросла в паталогической семье. Мои родители пили. Дети из таких семей стараются защищать себя и окружающих – это такой рефлекс. Я думаю, что это было причиной того, что я постоянно лезла на рожон. В августе мы собирались уже бастовать. Один коллега должен был начать страйк, однако он пришел утром и сказал: простите, у меня семья, жена не согласилась. Не хочу, чтобы все закончилось тюрьмой. Я его понимала и не осуждала. А потом остановилась судоверфь. Скажу честно, мне особо нечего было терять. У меня не было детей. Я была замужем, но брак трещал по швам. Вот я и решила, что начну забастовку. Хотя, если честно, стопроцентной уверенности у меня не было. Знаете, как девушка берет ромашку, вырывает лепестки и гадает: любит, не любит, любит, не любит… Так и я сомневалась. На каждой остановке думала: останавливаться, не останавливаться… Это было сложно также потому что в то время были другие трамваи. Сейчас водители сидели в отдельной кабине. Тогда – нас можно было достать. Я просто могла встретиться с протестом пассажиров: кто-то ехал в судоверфь, кто-то в Медицинскую академию, кто-то на работу – по пути был молокозавод.
ЕК: Тем не менее, Вы рискнули.
ХК: Я остановилась. Повернулась к людям, сказала, что этот трамвай дальше не поедет. Я не обманывала, что он сломался. Сказала, что хочу, чтобы мы, транспортники, остановились вместе с судоверфью. Люди начали мне хлопать, таким образом поддержали меня. Я не была каким-то выдающимся деятелем, не знала даже, что делать дальше. Просто стояла. Потом приехали коллеги из автопарка и предложили сделать общую протестную базу водителей трамваев и автобусов. От этого нашего комитета мы отправили человека в судоверфь, попросили его узнать, как выглядит ситуация. Он поехал и не вернулся. Уже вечер, а мы не знаем, бастует судоверфь или нет. Сотрудники решили отправить меня. Знаете, я была такой бабой, которая умеет много и громко кричать. Я приехала и узнала, что судоверфь прекращает забастовку, что Лех Валенса так решил. Я вылезла на большой аккумулятор у ворот и начала кричать, обращаться к людям, что нельзя отказаться от протеста. Я даже не помню, что именно кричала. Потом друзья рассказывали, что я вопила, что нам нельзя прекращать, что нас по одному всех уничтожат, посадят в тюрьмы и т.д. люди остановились, ко мне подошел какой-то мужчина, потом еще один. По реакции окружающих я поняла, что это был кто-то из главных. Первый обратился ко второму: Богдан, так что, продолжаем? Продолжаем! Это был Лех Валенса и Богдан Борусевич. Мы зашли в большой кабинет и там выбрали комитет, в который я также вошла. После всех этих бурных событий я вернулась к своим друзьям – водителям трамваев и автобусов, а они меня отправили назад в судоверфь. Сказали, что я там больше сейчас нужна. Так началась моя история в «Солидарности».
ЕК: Почему Вы выбрали именно это место для остановки трамвая?
ХК: Возле Оперы Гданьской пересекаются все главные трамвайные рельсы. После того, как я остановилась, никто не мог ехать вообще. Я понимала, что они могут меня линчевать, но ехать не смогут. Надо было что-то делать, надо было показать свой протест так, чтоб другие это заметили, вот я и решилась.
ЕК: До своего протеста Вы были знакомы хоть с кем-то из активистов судоверфи?
ХК: Я не знала никого. Мне только были знакомы фамилии некоторых из них. Я прочитала их на листовках. В Гданьске в то время с моста разбрасывали листовки с фамилиями, а иногда и номерами телефонов, адресами активистов. Я восхищалась этими людьми. Они не боялись бороться открыто, давали свои координаты. Я не решалась пойти по какому-то из этих адресов, постучать в дверь и сказать: здравствуйте, я Хеня Кшивонос, примите меня в свои ряды. У меня не было отваги так поступить. Знаете, мой отец прошел три концлагеря, последствия этого горького опыта потом я испытывала в семье.
ЕК: Вы входили в Межзаводской забастовочный комитет. В чем заключалась Ваша роль?
ХК: Я выдавала бензин водителям, которые должны были куда-то поехать, что-то привезти. Следила за всем. Протестовали же простые люди. Надо было следить за тем, чтоб никто не выпил, не сделал ничего плохого. Потом наступил момент, когда мы уже все следили друг за другом, каждый каждого в чем-то подозревал.
ЕК: Люди извне приходили и поддерживали как-то вас, чем протестующие питались?
ХК: Вначале было тяжело. У нас не было еды. Столовая подбрасывала нам иногда немного хлеба, чая, кофе. Все делились тем, что у нас было. Скажу честно, протестующие по этой причине были очень злы. Однако позже земледельцы, живущие в окрестностях Гданьска, Сопота, Гдыни начали привозить нам еду. Овощи, фрукты, хлеб. Вы знаете, я ведь выросла в семье, в которой не было принято детям дарить подарки. Никогда в жизни я не получила ничего на день рождения, Рождество или какой-то еще праздник. Никогда. Именно поэтому разные ситуации на судоверфи, простое человеческое добродушие меня очень трогали. Никогда не забуду один случай. Стою у ворот судоверфи. Ко мне подходит женщина, дает ломоть хлеба и говорит: покушайте. Она, наверное, сама не понимала, как много для меня в ту минуту сделала. Мне никогда никто ничего не давал просто так. Я тогда просто расплакалась прямо у ворот. Были ситуации, когда люди приносили нам деньги. Никому в голову даже не приходило, чтоб их забрать себе.
ЕК: Как Вы с сегодняшней перспективы оцениваете договоренности, которых удалось достигнуть? Сейчас говорят, что не всем они нравились, не все были согласны…
ХК: У нас была договоренность: если хоть один человек из нас шестнадцати не будет согласен, то никто их не подпишет. Мы все были из разных мест работы. К нам также приезжали люди со всей Польши и просили, чтоб мы были бдительны и внимательны на переговорах с коммунистами. К счастью, с нами был Тадеуш Мазовецкий и Бронислав Геремек. Они нас консультировали. Я и многие другие были необразованными людьми. Нас легко можно было обвести вокруг пальцев. Геремек мне потом признавался, что он не мог открыто конфликтовать, спорить, а я могла. Я и Анджей Гвязда занимались вопросом политзаключенных. И вот вице-премьер ПНР Мечислав Ягельский говорит: давайте быстро все подпишем, а вопрос политзаключенных рассмотрим потом. Лех Валенса с ним согласился и тогда я сказала: не может быть и речи, мы все должны выяснить до подписания. Валенса меня поддержал. Ягельский вынужден был согласиться и выпустить всех на свободу.
ЕК: Вы как-то снимали напряжение?
ХК: Конечно, были моменты, когда мы развлекались. У нас была гитара, мы пели, писали песни. Скажу честно, я сама написала тогда один стих. Мы шутили, разыгрывали друг друга. Я раз так разыграла Анну Валентынович с которой мы были в комитете. В зале стоял памятник Ленину. Вождь был с типичным для него жестом – протянутой вперед рукой. Я засунула ему между пальцев сигаретку, а сама стала сзади и курила. Аня зашла в это помещение (она не видела меня), стала как вкопанная и сказала: Посмотрите, Ленин курит! Все вокруг начали смеяться. Ситуация была очень напряженной и мы вот так вот изредка развлекались.
ЕК: Чаще всего, особенно за пределами Польши, «Солидарность» ассоциируется с Лехом Валенсой. Однако были и другие важные люди…
ХК: Да. Был, например, Богдан Борусевич. Он тогда состоял в Комитете защиты рабочих. Он не очень хотел и мог быть публичным. Он не был нашим руководителем, но был своего рода шеей. Главным был Валенса, однако именно Богдан Борусевич подсказывал нам, что, когда, как мы должны сказать. Я восхищаюсь его мудростью и работай. Положа руку на сердце, можно сказать, что он сделал больше всех. Сейчас об этом не говорят. Он был в тени, поэтому о его заслугах часто забывают. Однако очень часто революцию выносит одного человека. Так произошло и с нами, поляками. Легендой «Солидарности», лицом, визитной карточкой перемен стал Лех Валенса.
ЕК: Деятельность в рядах «Солидарности» была связана с огромным риском. Ведь никто не был уверен, как все закончится. Вы боялись, сомневались?
ХК: Я там была нужна. Дома я никому не была нужна, а здесь я почувствовала, что стала частью происходящего. Понимаете, когда ты дома не слышишь слов: я тебя люблю, скучаю, легко остаться там, где с тобой считаются, где о тебе помнят, где о тебе беспокоятся. Конечно, я опасалась, но мое решение стать частью «Солидарности» было простым. Когда «Солидарность» укрепила позиции, я также понимала, что участвую в чем-то очень важном, что могу как-то помочь людям. Помню, как за Валенсой ходили толпы. Все хотели его увидеть, рассказать ему о своих проблемах. Ну и он однажды не выдержал. Громко выругался матом и сказал: все идите в кабинет №77. Там сидит Хеня Кшивонос. Она выслушает вас и всем поможет. И я помню эти толпы в коридорах, людей сидящих на полу. Не было стульев, но они сами начали приносить какие-то табуретки из дому. Вы знаете, это очень втягивает. Понимание того, что ты в состоянии оказать помощь другому человеку – это как наркотик.
ЕК: Как вы считаете, благодаря чему поляки одержали победу в этом противостоянии с коммунистической системой?
ХК: Благодаря чему? Я хочу в первую очередь о нашем народе. Когда нам, полякам, плохо, когда кто-то нас обижает, мы объединяемся, становимся друг возле друга. Вспомните ситуацию, когда умер папа-поляк Иоанн Павел II. Тогда мы тоже были как один, были братьями, вместе скорбели. В такие минуты не имело значения, какие у тебя политические предпочтения, за кого ты голосовал: «Право и справедливость» Ярослава качиньского, за «Союз левых демократов», «Гражданскую платформу» или еще кого-то. Не имело значения бедный ты или богатый. Мы просто были вместе. Похожая ситуация была, когда Кароля Войтылу выбрали папой. Тогда был момент радости, гордости за наш народ. Каждая революция, забастовка нас также объединяла. 68-ой год, 70-ый – до «Солидарности» мы также были вместе. Мы победили и благодаря опыту предыдущих поражений, мы знали, что нельзя повторять ошибки 68-го и 70-го. С сегодняшней перспективы я даже не представляю себе, что должно произойти, чтобы мы вновь так объединились как народ. В голову приходят плохие мысли и сценарии, но об этом даже не хочется думать.
ЕК: Вы, те кто, стоял во главе «Солидарности», сейчас иногда встречаетесь вместе?
ХК: 12, 13 или даже 14 лет назад такое произошло. Нас пригласили на телевидение. Что правда, не было с нами Леха Валенсы. Он уехал за границу. Был такой проект «Ночь Солидарности». Мы все сидели за одним столом: Анджей Гвязда, покойная уже Анна Валентинович, Богдан Борусевич, Алина Пеньковская, Геремек, Тадеуш Мазовецкий и другие - все. Мы просто сидели, разговаривали, вспоминали. Вы знаете, это был самый прекрасный день в моей жизни. После каждой революции люди расходятся, начинают спорить, говорить о том, кто и что сделал, говорить о заслугах, обижаться друг на друга. Для меня не имеет значения, кто в какую партию потом пошел, какие идеи начал проповедовать. Я их ценю и уважаю. Мы вместе пережили настолько важные моменты! Благодаря этим людям и тому, что произошло в Польше я почувствовала себя свободным человеком, поняла, что такое свобода, независимость. Такое не забывается и это намного важнее всего остального. Это не только мои ощущения и воспоминания. Мы, поляки, как народ хотели тогда свободы. Мы мечтали о ней, она была нашей целью, нашей миссией. И именно это нас объединило.